СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие редактора

Я хорошо помню тот сон, приснившийся тридцать лет назад...

Последние дни мая. За окнами всё в буйном цветении и яркой молодой зелени. Там тепло и радостно, а здесь, в больничной палате, куда меня только что привезли из операционной на каталке, тихо и скорбно. Выгрузили. Положили на кровать. Медсестра привычным жестом бросила холодный пузырь на низ живота, сказала, что нельзя спать, но я тут же уснула. Вскоре меня разбудили, и первое, что, обливаясь слезами, я сумела выдавить из себя сквозь рыдания, было:

– Я потеряла её... потеряла доченьку...

Врач, молодой красивый армянин, разбудивший меня, на те слова не отреагировал, лишь, профессионально осмотрев и скоренько поинтересовавшись, как самочувствие, перешел к следующей кровати.

А сон был такой. Я шла по городу, похожему на каменный мешок. Дома серые и высокие. Ни травинки, ни деревца. Сплошь тяжелый по ощущениям камень. На руках я несла маленькую-маленькую девочку. Рядом держалась за подол ещё одна, имя которой, я точно знала, Наташа. Годовалая дочка. Мы шли по этому тесному городу, и вдруг малышка с рук исчезла, Я бегала по пустым улицам, звала её, плакала...

Уже знакомая с подобной процедурой, я тогда впервые чётко и воочию прочувствовала, что же произошло со мной на самом деле. Позднее остроту возникших чувств попыталась объяснить себе тем, что это последствия недавнего наркоза и что дома осталась маленькая дочка, о которой все переживания. Ведь оправдаться всегда хочется; только вот реальность той потери осталась в глубине души навсегда.

Однако по-настоящему боль, стыд, горечь пришли и осознались позднее. Почти ровно через десять лет, когда у меня уже подрастал сынок – третий мой ребенок, и когда я стала воцерковляться.

И вновь это был май. Я работала в редакции одной из газет, когда молодой монах Даниловского монастыря (тогда ещё единственного в Москве) отец Петр (Пиголь) дал мне, с надеждой попробовать опубликовать, текст доклада греческого митрополита Мелентия Никопольского, прочитанного им в Священном Синоде 10 января 1986 года.

И с первых же строк слова владыки оглушили:

"... Мы пережили эпоху бурного и напряженного всеобщего отрицания. Отовсюду раздавались призывы: "Долой старое! Долой установления! Долой государство! Долой религию! Долой Церковь! Долой долг! Долой всё! Долой все старые критерии!"

Теперь презирается даже достойная жизнь. Человека лишают его высочайшего достоинства и определяют как "кусок мяса". И так называемая "мать" хладнокровно убивает человеческий зародыш под аморальным предлогом того, что имеет право распоряжаться своим телом как хочет..."

Дальше – больше:

"Аборты делались всегда, ещё с древних времен – но раньше любые действия по прерыванию уже начавшейся беременности считались недозволенными. Эмбрион, зародыш всегда считался сформировавшимся человеком. Искусственное прерывание беременности, аборт, было и явным преступлением, убийством, человекоубийством. Сознание людей не делало различия между зрелым человеком и эмбрионом.

Ранее по поводу абортов вопросы нравственного порядка не возникали. Прерывание беременности, каким бы способом оно ни производилось, считалось гнусным преступлением. Поэтому в клятве Гиппократа, которая и до нашего времени считается клятвой всех медиков, врач, слуга жизни, исповедует перед Богом и людьми: "Да не позволю женщине впасть в порчу".

В наше время подобное уже кажется смешным".

Тем скорбным днем врач, как вспомнилось, привычно осмотрев всех нас, грешных, на пороге большой палаты бросил даже что-то ободряюще-веселенькое и ушел.

К вечеру женская, притихшая было от перенесенной боли публика ожила, оживилась, а утром суетливым гуртом, после осмотра вчерашним врачом, покинула через дальний выход роддом.

Навстречу нам на покинутое нами место приходили новенькие...

Конвейер работал бесперебойно...

Всё больше вчитываясь в текст, я отчетливо начинала понимать, что нет мне ни оправдания, ни прощения...

"Фильм, который называется "Безмолвный крик", доказывает, что зародыш предчувствует угрозу со стороны инструмента, которым производится аборт. Он чувствует опасность и выражает это тем, что двигается быстро и тревожно, что при этом учащаются удары его сердца со 140 до 200 ударов, что эмбрион открывает широко рот, как во время безмолвного крика...

В 7 недель (50 дней) у ещё не рожденного ребенка фиксируются мозговые импульсы, а это является для науки основным для определения того, жив человек или мертв. Маленький человек имеет полностью сформированные внешние и внутренние органы. Он имеет главное – губы, язык..."

Дышать было нечем. Было больно, горько, стыдно. И впервые пришло настоящее ощущение себя убийцей. До этого же всегда было лукавое объяснение самой себе, что там только клеточка, что там ещё нет дитя, вот и с жильем проблемы, да и учусь ещё... и так до бесконечности сплошь одни оправдания. А тут впервые пришел страх Господень – не абстрактный и, как любая абстракция, малопонятный, а уничтожающий всё существо, пронзающий насквозь...

Я прорыдала всю ночь напролёт, а на следующий день предложила доклад митрополита Мелентия для газеты "Московский строитель". Главный редактор меня поддержала, и материал под названием "Безмолвный крик" в конце мае 1990 г. вышел, как тематический, ко Всемирному дню защиты детей, постоянно отмечаемый в стране 1 июня.

В небольшом редакционном вступлении я писала:

"Обращаемся к тем, у кого ещё жива совесть и ум способен трезво мыслить. Давайте проанализируем следующие факты: СССР – страна с наибольшим в мире количеством абортов на душу населения. Каждый четвертый аборт в мире – советский, а если учесть, что среди среднеазиатских женщин они редки, то ясно: эпидемией детоубийства заражены Россия, Украина, Белоруссия, Прибалтика, Молдавия.

Ежегодно в нашей стране матерями во чреве (по официальной статистике) убивается 8 млн. человек, что почти равно населению Москвы, а на самом деле много больше. В центральных областях России давно уже смертность выше рождаемости. Мы вымираем!

Общественное мнение, руководимое средствами массовой информации, осуждает матерей, бросающих своих детей. А матерей-убийц поощряет".

Когда я готовила текст к публикации, мной двигало искреннее желание – помочь хотя бы одной из женщин, которая пришла к преступной мысли убить своего неродившегося ребенка, успеть предостеречь её. Хотя бы одной из них – не повторить моей ошибки... Хочется верить, что так и было. Но я точно знаю, что своим дочерям сумела вложить понятие о греховности аборта, и они, слава Богу, не знают, что это такое: у одной на сегодня растет шестеро детей, у другой – трое.

С той публикации прошло почти двадцать лет. Что же изменилось с тех пор? Практически ничего! Разве что называемая цифра убиваемых за год младенцев уменьшилась вдвое, но почти вдвое же уменьшилась и наша великая страна, да Москва по количеству населения увеличилась до неимоверных размеров, став государством в государстве. Этой горькой теме, безусловно, стало больше уделяться внимания. Об этом пишется, публично говорится. Вот и фильм "Безмолвный крик", при желании, можно посмотреть через Интернет. Однако сопротивление понятию, что аборт – это реальное убийство, кажется, только нарастает. И вот уже появляется лукавое определение "аборт по социальным показателям", когда решение о прерывании беременности можно принимать даже в поздние сроки. Только вот оправдания не будет никогда ни тому, кто якобы – мать, ни тому, кто якобы – врач!

Этот текст я пишу урывками, в минуты, когда маленькая пятимесячная внучка спит. Я смотрю на безмятежно спящую малышку, а мысль о том, чтобы ни она, ни другие мои внучечки никогда не узнали в своей взрослой жизни, что это такое – аборт, пронзает всё моё существо. Мысль сокровенная и страстная!

Только вот мне самой уже никогда-никогда не оправдаться перед Господом... и остается только жить надеждой на милость Его...

Анна Козырева

Следующая статья